ТЕАТР ИМ.КИРОВА (МАРИИНСКИЙ) В БЛОКАДУ

ТЕАТР ИМ.КИРОВА (МАРИИНСКИЙ) В БЛОКАДУ В июньской афише 1941 года Государственного академического театра оперы и балета им.С.М.Кирова (так в то время назывался Мариинский театр) значилось немало торжественных событий. На 23 июня был запланирован юбилейный вечер выдающейся балерины Елены Люком. Артистка балета Наталья Сахновская вспоминала: "Елена Михайловна готовилась к тому, что этот спектакль должен стать завершением ее вдохновенного творческого пути. Она готовилась к тому, что он должен стать последним, прощальным и очень торжественным концом ее сценической деятельности. Неожиданно ворвалась война и смяла славный венец..." Спектакль прошел с успехом, но чествование юбиляра перенесли за кулисы. В афише были и выпускные спектакли хореографического училища - готовился трехактный балет "Бэла" на музыку Владимира Дешевова в хореографии Бориса Фенстера. "Генеральная репетиция в театре - в костюмах, с оркестром, последняя перед спектаклем - была назначена на 22 июня, вспоминала исполнительница главной партии Нонна Ястребова. - Был чудесный солнечный день. Я пришла в театр пораньше, чтобы подготовиться, загримироваться, разогреться. Началась репетиция. В антракте после первого акта мы услышали по радио страшное слово: война. Выпускной спектакль состоялся 26 июня. После него мы собрались и пошли пешком, с цветами, в гостиницу "Астория", где был заказан ужин. Играл маленький оркестр, мы хотели потанцевать, но подошел пожилой официант и сказал: "Ребята, не нужно танцевать, ведь война началась." Мы сразу притихли." 15 августа на собрании сотрудников театра директор Евгений Радин сообщил о решении Правительства эвакуировать театр в город Молотов (так с 1940 по 1957 год назывался город Пермь). Из воспоминаний артистки балета Мариэтты Франгопуло: "Предстояло перевезти около тысячи шестисот работников театра и до двух тысяч членов их семей. Отобрать и уложить их имущество, уточнить количество отъезжающих, предусмотреть систему посадки. 19 августа, 4 часа вечера, Московский вокзал. Состав поезда настолько велик, что стоит на двух путях: 83 теплушки и 3 классных вагона. Театр везет костюмы, ноты, осветительную аппаратуру, бутафорию. Декорации взять невозможно. С театром покидает город группа учеников и педагогов Хореографического училища." Наталья Сахновская, включенная в списки на отъезд вторым эшелоном, пришедшая проводить коллег на вокзал, вспоминала: "Я тщетно старалась овладеть собой, убеждая себя, что оторвались мы от театра на день-два... Некоторое время мы прожили в сборах и ожидании. Но выехать не удалось - вокруг Ленинграда сомкнулось кольцо блокады." Часть труппы не смогла выехать в эвакуацию и осталась в Ленинграде. Но открыть новый театральный сезон артистам не довелось. Из воспоминаний певицы Татьяны Холмовской: "19 сентября как всегда вечером пунктуально начался вражеский налет. Завыла сирена. И в 21:05 здание театра потряс взрыв. 250-килограммовая фугасная бомба попала в его правое крыло. От взрывной волны открылись все двери в зрительном зале и прилегающих коридорах. Массивный железный занавес отодвинулся почти на метр, но прикрыл собой сцену. Чудесная мебель зрительного зала была почти полностью уничтожена. К счастью, красавица люстра была несколькими днями ранее демонтирована. Взрывной волной убит один из старейших работников театра Савелий Базаров (сторож театра). Серьезно ранен начальник пожарной охраны Владимир Дивов, мелкие ранения и контузии получили бойцы команды МПВО." "Я услышала, что в здание нашего театра попала бомба, - вспоминала балерина Ольга Иордан. - Мне стало так страшно, что несколько дней я не решалась пойти посмотреть на него. Наконец, собравшись с духом, отправилась и, войдя со стороны улицы Глинки на площадь, остановилась. Правое крыло было разрушено, входа в дирекцию не существовало - вместо него зияла огромная дыра. Стоя на углу, я смотрела и плакала." "В первых числах ноября нас как будто щадили, - записал в своем дневнике скрипач Лев Маргулис, - но с 4-го числа начали мучить артиллерийскими обстрелами (раньше обстреливали окрыины и заводы, а теперь центр города), и частыми бесконечными налетами. 7-го все-таки не налетали, хотя очень обстреливали. У нас выработалась какое-то безразличное отношение к тревоге: убьет - убьет. Никто не был уверен, что доживет до завтра, и я считал количество выжитых военных дней. Мы думали, что после праздников нам дадут отдохнуть немного, но не тут-то было." Продолжение блокадного дневника Льва Маргулиса: "Хороша жизнь! Нечего сказать! Конечно, в 1000 раз лучше умереть, но, как ни бесконечно тянется этот ужас, знаешь, что он должен рано или поздно кончиться, и жить будет так легко и хорошо, и хочется пережить. Я как никто знаю, как это трудно, но что же говорить тем, кто на фронте, если я буду скулить? Страшное время! Сколько крови и страданий. За что? За тупость человеческую. Вечную, огромную, бесконечную. За жадность, за подлость - неискоренимые черты человека. Я пережил Ноябрьские праздники, которые был уверен, не переживу." В честь XXIV годовщины Октябрьской революции, несмотря на то что в эти дни немцы особенно ожесточенно обстреливали и бомбили город, во многих концертных залах Ленинграда были объявлены праздничные концерты. Артисты выступали в Филармонии, в здании Главного штаба, в Госцирке, в Театре музыкальной комедии и в Театре оперетты (последний давал спектакли в здании ДК им.Первой пятилетки). Из распоряжения и.о. начальника Управления по делам искусств исполкома Ленгорсовета от 11 ноября 1941 года: "...Образовать из свободных творческих кадров театра Оперы и балета им .С. М. Кирова, Малого оперного и Оперной студии Консерватории трудовой коллектив, присвоив ему название Театр оперы и балета. Предоставить для работы коллектива помещение Филиала Театра им. С. М. Кирова." "Режиссерам Исайе Дворищину и Андрею Шретеру, - вспоминает Татьяна Холмовская, - пришлось приложить немало труда, чтобы собрать музыкантов города в симфонический оркестр и отрепетировать оперы "Евгений Онегин" и "Травиата". Из дневника Николая Кондратьева, страстного меломана и поклонника балета: "Объявленные спектакли идут с тем же составом, с каким шли в довоенное время (или с незначительными изменениями). Перед началом "Евгения Онегина" было объявлено, что по техническим причинам спектакль пойдет без декораций, но в костюмах, с бутафорией и со всеми мизансценами. В зрительном зале температура была довольно низкой, приблизительно 6-8 градусов. Публика не раздевалась..." Объявленная на 25 ноября "Пиковая дама" не состоялась, вместо нее дали второй раз "Травиату". По воспоминаниям певицы Надежды Вельтер спектакль несколько раз прерывался воздушной тревогой и так и остался незаконченным. Из-за прекращения подачи электроэнергии Филиал Кировского театра вскоре был закрыт. Спектакли и концерты в нем прекратились. Впереди была страшная зима 1941-1942 годов. За время осады в театр попало девятнадцать снарядов. Страшную смертную жатву они собрали 19 декабря 1941 года. Ольга Иордан вспоминала, что в тот день она, обеспокоенная затянувшейся воздушной тревогой, решила проведать мать и сестру, работавших в театре. «Первое, что вижу на площади, – дом напротив Консерватории, с выбитыми окнами, весь в ожогах, копоти и в следах осколков, и свежая воронка посреди трамвайных рельс. У второго подъезда театра стоит грузовик, и через открытые двери кого-то выносят на носилках. Может быть, моих? В подъезде страшная сутолока, кто-то плачет, кого-то ведут под руки, ничего не понять. Встречаю М. Ф. Кирхгейм (Маргарита Федоровна Кирхгейм – артистка балета. – Ред.). – Ради бога, скажите, мои живы? – Не знаю. Попадается навстречу П. И. Гончаров. – Мои живы? – Ничего не знаю. Если никто не знает – значит, плохо. Кто-то кричит: “Идите в медпункт, там регистрировали убитых и раненых”. Бегу туда, обращаюсь к доктору: – Скажите, мои живы? – Как фамилия? Так не помню – было столько народа. Смотрит по спискам. – Нет, не проходили. Ищите в театре. Бегу в Головинский зал и на лестнице сталкиваюсь с мамой. Бросаемся друг к другу в объятия. К счастью, Ира тоже цела. Обе взволнованы, еле стоят на ногах. Подбегает Кирхгейм. – Надя Штомпель ранена. Ее уже увезли. Осколок попал в ногу. Боже мой, Надя не сможет танцевать!» Уже в декабре 1943 года в здании начали ремонт. В Молотове (Перми) вести об этом с радостью передавались из уст в уста. «Скоро домой! Уже в театре регистрируются паспорта его сотрудников и иждивенцев, из Ленинграда летят телеграммы: “До скорой встречи!” На производственных совещаниях цехов обсуждается репертуар, с которым театр может вернуться в Ленинград. Илья Шлепянов, приглашенный в театр в качестве главного режиссера вместо выбывшего в Москву Леонида Баратова, в постановке новой оперы предлагает ориентироваться на масштабы ленинградской сцены. Наконец пришло известие, что здание театра в Ленинграде будет отремонтировано не раньше 1 мая. <…> На дверях нашего здания появился большой плакат, извещавший о том, что для работы в Ленинграде нужны рабочие, печники, маляры, столяры – восстанавливающемуся Ленинграду они необходимы. Казалось, что все в театре стало вверх дном – люди не ходили, а летали, окрыленные близким осуществлением своей мечты». Вот как описывали в «Ленинградской правде» состояние Кировского театра к началу 1944 года: «Верхние ярусы перекосились и осели. Двенадцатитонный железный занавес пришел в негодность. Рухнули запасные лестницы и пилястровая галерея. Под обвалившимися каменными глыбами погибли сто хрустальных люстр и почти вся мебель зрительного зала. Каменщики не брались за восстановление галереи, так как не знали секрет кладки полукруглого крестового свода. Наконец нашлись двое: плотник Асюнькин и каменщик Лобанов» «Весь Ленинград помогал театру: воинская часть генерала Степанова дала строительных рабочих, завод “Красный маляр” наладил производство лака для позолоты, а одна из пригородных ферм прислала… молоко на побелку фигурного потолка в главном фойе». Восстановление обветшавшей и изготовление новой, недостающей театральной мебели было поручено ленинградской фабрике. «Небольшому коллективу мебельщиков, – сообщала “Ленинградская правда”, – пришлось, работая над выполнением заказа, возрождать свою фабрику, разрабатывать технологию, готовить кадры. Одно обязательное условие стояло перед работниками фабрики – новая мебель ни по качеству, ни по виду нисколько не должна уступать старой театральной» «Здание обросло лесами. В верхнем ярусе работал Сергей Ментусов, кавалер ордена Славы, трижды раненный боец. Фронтовиками были и другие мастера. А на “небе” театра чудодействовал художник Валентин Щербаков. Три недели искали по городу специалиста по реставрации монументальных росписей. И наконец нашли – единственного. Потолок зрительного зала, на который был наклеен холст с музами, состоял из отдельных квадратиков. От сырости, мороза и сотрясений при бомбежке квадратики разошлись. Между ними образовались широкие щели. Живописное полотно плафона порвалось и свисало жалкими лохмотьями. Забравшись на высокие леса, Щербаков и его ученики составляли деревянную часть плафона, наклеивали на него холст, обновляли купидонов и муз» «В зрительном зале выросли строительные леса. “Шапка Мономаха” – знаменитая люстра под куполом театра – водворилась на место. Она весила тонну и состояла из 26 987 частей. Каждый хрусталик нужно было промыть в кислоте, подобрать по размеру и нанизать на проволочные нити». «Иван Иванов и его помощники, которые когда-то золотили адмиралтейскую иглу и знаменитого петергофского Самсона, теперь восстанавливали в театре ярусы. Правительство разрешило Государственному банку отпустить театру почти три килограмма золота, и вскоре снова засверкали лепные украшения»**. Татьяна Вечеслова, вернувшаяся в Ленинград из Молотова, вспоминала: «Я поднимаюсь высоко-высоко, под самый купол театра… Здесь, пристроившись на доске, сидит старенький мастер. Он любовно, почти с благоговением, накладывает позолоту на орнамент ложи. Я стою, смотрю на его работу и не могу оторвать глаз. Мастер уверенной рукой берет мягкую щеточку, похожую на веерок, осторожно подносит ее к тончайшим золотым листкам, которые лежат перед ним. Листик послушно приникает к щеточке, и мастер сантиметр за сантиметром золотит ярус» Ольга Иордан вспоминала: «Здание театра восстанавливалось, и мы, артисты балета, все время включались в эту работу: превратившись в подсобных рабочих, таскали мусор, мебель, мыли окна. И одновременно давали концерты для восстановителей. Эти концерты проходили в большом фойе бельэтажа. Оно было еще в лесах, но на свободной середине размещались наши зрители. Мы переодевались в аванложе центральной ложи, превратив ее в актерскую уборную, выходили оттуда и выступали прямо на полу. В театре было холодно, пар шел изо рта, но мы настолько привыкли к этой температуре во время фронтовых концертов, что не обращали внимания. Нас согревала мысль, что мы выступаем у себя в театре и не за горами час, когда сцена его снова будет нашей!» «Еще во всех углах театра стучали молотки, сцена стояла в лесах, а на ней уже шла репетиция “Сусанина”. 25 августа открылись кассы театра. К зданию трудно было подойти из-за множества людей, стремившихся купить билеты. <…> Еще пахло краской, нельзя было прикасаться к стенам, а в театре уже кипела жизнь. В артистических уборных не было достаточно стульев и столов, раздевались на окнах, на подоконниках – где угодно. Художественные коллективы принимали участие в мытье полов, дверей и только что застекленных окон»*. Сезон начали, как и в мирное время, 1 сентября. Источник текста: https://www.mariinsky.ru/about/exhibitions/war/teatralnaya/